Снаружи, из раскрытого окна кабинета, доносится громкий птичий щебет. У нас тут недалеко заброшенный парк, и оттуда, вероятно, явилась эта стайка. Летают всем обществом, точно на экскурсии, светит солнышко, дует ветер — замечательно.
Внезапно щебет становится громче. Мы, тоже всем обществом, идём посмотреть, чего они так разорались, и обнаруживаем у себя на подоконнике молодую синичку, почти птенца. Она лежит, неестественно вывернув головку, и разевает клюв. Я кладу её на ладонь и накрываю второй рукой, устроив из пальцев нечто вроде клетки; так она лежит минут десять, после чего начинает вертеть головой, переворачивается на брюшко и пробует расправить крылья. Я выхожу с нею под окна и держу на ладони, пока синичка, размявшись, не вспархивает и не взмывает радостно вверх. Вот, думаю я, хорошо, смотрю вниз и вижу ещё одного птенца. Ну японский городовой! Их, видимо, учили летать, а тут ветер, ну или просто глупая молодёжь не рассчитала. Этот, видимо, ударился о стену и ушибся сильнее. Его я носила в руках гораздо дольше, грея на солнце и громко уговаривая перестать маяться дурью и полететь, а то ведь работать надо. Мы даже ходили в санузел, чтобы выпить воды — этот эвент нуждается в отдельном описании. Всё это время птиц пытался расправить то одно крыло, то другое, явно не соображая, как скоординировать свои действия, чем повергал меня в ужасные сомнения — а не останется ли он таким до конца жизни. Где-то через полчаса птиц более-менее оклемался, удобно закогтился на пальце, привёл в порядок крылья, развернул и сложил хвостик, но лететь не желал. Не знаю, сколько я с ним упражнялась, подбрасывая, заставляя ползать по рукам, пока ему не надоело и он не взлетел наконец. Причём и одного, и второго явно звали домой — на деревьях за забором сидели обеспокоенные родственники и друзья. )